А вообще на императора Сярингана, находящегося в добродушном настроении, мне вспоминается почему-то эпизод из "Анна и Король", когда король дает ее сыну сигару, а она возмущается. А он с безмятежной улыбкой замечает, что столь же невинным удовольствием была книга "хижина дяди Тома", которую Анна дала его сыну-принцу на вопрос о рабах.
Вот такой же восточный хмырь был под настроение и Император Сяринган.
Представляется сразу что-то из жизни дворца...

Написалась небольшая зарисовка.
А к ней нарисовалась картинка.
Наша сиятельная личность с вислыми усами и пегой косой.
И веселый карпик, прыгающий из воды...


И сам рассказ:



Солнце играет бликами на воде.
В дворцовом саду жарко и влажно.
В каменной беседке над прудом сидят император Сяринган и императрица Ран, а с ними и их малая дочь.
Император лениво отщипывает из стоящей рядом вазы с виноградными кистями ягоду за ягодой. Иногда особо приглянувшуюся отправляет в рот, но в основном кидается ими по спинам карпов, теснящихся в воде у каменного подножия беседки. И рассеянно думает о том, что когда-то в военной ставке его брата выросшая зимой на кургане Кагана Тэодэна саюнская репа была желаннее ананасов, а вот он теперь разбрасывается виноградом, сидя посреди жаркого лета и в вислый ус не дует... И что в аду, где теперь скитается Мертвячий Каган со своим войском, теперь должно быть весьма холодно, ибо ад - поперечное место, где летом лютые морозы, а зимой небывалое пекло... И что стоит, пожалуй, приурочить к грядущему празднику особое моление об упокое павших воинов, когда в малом кургане хоронят стрелы и копья, нескольких коней со всей упряжью, баклаги с вином, кувшины с зерном и отрезы белой холтины, поскольку посмертные тропы опасны, ведь там обитают не только добрые покойники, но и очень даже злые йомы, и в лучшие земли по ним зачастую приходится прорываться с боем...
читать дальше
Император зевает и крутит в пальцах очередную виноградину, прикидывая, что еще стоит положить в курган, уж если устраивать такую материальную помощь покойному брату. Наверное, книг каких-нибудь из новосочиненных, этот калечный вечно все читал, да читал, хлебом его не корми, только книгу дай... Да еще лент шелковых для сегуна Шиги, любил он, чтобы у его русые косицы были голубою патриотичной лентой подвязаны... А вот однорукому сегуну... чего бы этому олуху положить... если прикольных фривольных картынков, которым тот питал некоторую слабость, так его ж все тот же Шиги засмеет. Ну, разве что в сборник частушек засунуть парочку, а сам сборник надписать дарственно. Уж этот-то сёгун всегда ведь любил на праздниках глотку свою луженую драть, так что у близстоящих уши закладывало. Вот пусть и частушки ему будут и картынки под одной обложкой...
Император коротко усмехается в усы и переводит взгляд с озерной глади на сидящую рядом императрицу.
Та обмахивается веером-опахалом из павлиньих перьев, отчего качаются и тихо звенят драгоценные подвески в ее прическе. Полуприкрыв глаза, она рассеянно следит за тем, чтобы ее дочь, играющая рядом, не кувырнулась в озеро. А девочка то залезает на окружающие беседку широкие перила и пытается по ним скатиться до самой воды, то просовывает руку сквозь завитки каменной резьбы и крошит суетящимся карпам печенье, а те, стремясь отхватить лакомый кусок, толкаются и наседают друг на друга. От того как они извиваются толстыми чешуйчатыми телами и плещут плавникаи, во все стороны летят брызги. Дочь мелко трясет рукми, стряхивая с ладоней капли воды и звонко смеется.
Император манит ее к себе рукой.
- Эй, жеребенок! Ступай сюда! -, велит он. - Встань передо мной, как лист перед травой и стой смирно!
И когда она замирает перед ним по струнке, он поднимает ее лицо за подбородок повыше и аккуратно ставит ей прямо на курносый носик большую винградину.
- Не уронишь, как я досчитаю до десяти - возьму тебя на прогулку в карете. -, говорит Император. - Один... Два...
Девочка скашивает ясные глаза на ягоду и словно даже забывает дышать.
Императрица смотрит на их забаву со внешнми равнодушием, лишь губы у нее неуловимо истончаются, да веер начинает чаще колыхаться у нее в руках.
- Восемь... девять... Десять! -, досчитывает Сяринган, снимает виноградину с дочкиного носа и вкладывает ей в рот. - Молодец. Выдержка и стойкость - замечательные качества юного воина. Поедем сегодня кататься вместе.
Он обрывает следующую виноградину и подносит к лицу девочки.
- Эта меньше, будет сложнее. -, сообщает он. - Если удержишь до тех пор как я досчитаю до двадцати, то поедем за реку, в пограничный отряд. Будем ночевать под открытым небом и жечь костры. Я позволю тебе коптить рыбу на палке, есть мясо с ножа и пить вино с самыми смелыми и красивыми воинами. Каждый из них - герой, каждый готов умереть за тебя в бою с погаными Кананцами. Они научат тебя петь и плясать так, что наше веселье будет слышно аж в самом вражьем дворце и так что супостаты все позеленеют от зависти...
Он умолкает и усмехается, глядя, как сияют глаза его дочери. Ее не прельстить ни обещанием дорогих нарядов, ни кукол, ни побрякушек, чего в изобилии достается ей в стенах дворца под опекой матери и нянек. И только воля манит ее неодолимо, только огромный и дикий мир за чертою высоких крепостных стен может побудить ее на любые подвиги.
- Готова? -, хмыкает Император и отпускает виноградину. - Один... два... три...
Но виноградина срывается и катится по узорчатому каменному полу.
Девочка вскрикивает и бросается ее поднимать, будто еще что-то можно исправить.
Возвращается, повесив голову, к императору и протягивает ее на ладони.
И шмыгает носом, заранее хороня свою мечту о ночи с кострами и песнями.
Император тяжелой ладонью приглаживает ее пушистые волосы.
- Не беда. -, утешает он. - Навостришься еще. Вот у моего брата лошадь была белая, звали ее Рюмашкой. Так она на носу целое яблоко удержать умела. Задерет голову и носит его гордо так, копытами прицокивает и глаом еще насмешливо так косит, никому, мол, не отдам! Ну, а уж если кобыла умела, то ты-то и подавно научишься. Давай-ка еще раз...
Императрица, молчавшее все это время, не выдерживает и сердито хлопает веером по ладони.
- Мой император! -, произносит она. - Право, мне не прияно смотреть, что вы учите нашу дочь глупым трюкам, словно комнатную собачонку!
Император неспешно оборачивается на нее и смотрит с непонятным прищуром.
И что-то в этом безмятежном улыбчивом взгляде заставляет Императрицу посреди жаркого дня поежиться как от ходода.
Император усмехается и снова обращает лицо в сторону озерной глади.
- А мне-то как неприятно смотреть, как ты учишь нашу дочь хитрым трюкам, чтобы егозить собачонкой перед твоей Ранской родней... -, негромко произносит он. - Кстати, ступай и вели приготовить для нее дорожный костюм, поскольку она все же едет со мной сегодня на прогулку, хоть и не в ставку за реку.
Даже через дорогие белила заметно, как краска бросается в лицо императрице. Но она, не меняясь в лице, молча поднимается, берет просиявшую дочь за руку и уходит прочь - плавно и не теряя достоиства, как и подобает женщине из дома Ран.
Император провожает ее взглядом до поворота садовой дорожки. А когда она скрывается за пышно цветушими кустами, он ухмыляется в усы и отбивает пальцами по подлокотнику веселую дробь.
- Грубо. Прямо в лоб. Но как иначе?... -, вздыхает он безо всякого сожаления. - Намекаешь ей, а она делает вид, что вовсе не о ней речь. Томо, может, способ и получше бы сыскал, да вот я не он. Не казнить же ее в самом деле... Хотя... Вот повторится еще раз это безобразие, тогда подумаю...
И усмехается еще раз, слушая, как тихо потрескивают веточки под пузом у отползающего кустами соглядатая, что спешит вослед нанявшей его Императрице, чтобы доложить дурные вести.
- Ползи-ползи... -, бормочет Император. - Ползи, маленькая черепашка. Я-то добрый, а сёгун тебя пристукнет однажды, попутав с кананским лазутчиком...
Он припоминает неистовый норов скорого на расправу нынешнего сёгуна и приходит в совсем уж хорошее расположение духа. Представляет, какой выйдет скандал и как императрица опять будет проступать красными пятнами из-под перламутровых белил, стараясь сдержать собственный нелегкий характер, доставшийся в наследство от знаменитого на все пять стран старого Рана...
Внезапно ему приходит в голову, что было бы забавно отозвать на время Томо и попросить подменить этого самого ползучего соглядатая, чтобы от его лица рассказывать императрице всякую околесицу. Вообразив, какие слухи и шутки можно придумать, он ухмыляется еще шире и жмурится как довольная птица или кот.
Посмеиваясь, обгрызает оставшиеся ягоды с виноградной кисти.
А затем поднимается и уходит из беседки - во дворец...